Автор: Иван Ядрошников
Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал (с) Владимир Высоцкий
В наше время на экологические проблемы принято закрывать глаза. Какая уж тут природа, когда у кого-то за окном гремят взрывы? А ещё считается, что они имеют отложенный эффект и ощутят его на себе только наши дети или даже внуки. Но действительно ли можно оставить экологические проблемы на потом? Я решил разобраться в этом, отправившись на мусорный полигон неподалёку от Петербурга.
Сначала поверить в то, что видишь, почти невозможно. Первые минуты проходят в судорожном оцепенении. Потом немного приходишь в себя и понимаешь, что до входа-то ещё несколько сотен метров. Просто соизмерить масштабы нелегко.
Когда заходишь на полигон, с тобой происходит что-то странное. Все органы чувств кричат, что тебе пора уходить, и как можно скорее. До горизонта во все стороны видно только одно — бесконечную груду цифрового шума. Масса настолько однородная, что глазу не на чем остановиться, отчего зрачки беспорядочно бегают из стороны в сторону. Запах, будто минуя ноздри, сразу попадает в мозг. Это так называемый свалочный газ — сероводород, метан, диоксид углерода и ещё 100 других. Кажется, что его можно избежать, уткнувшись в шарф или рукав куртки, но это не помогает. Ничего не помогает.
Эскадры чаек в агонии кружат над головой и кричат так громко, что ты не слышишь даже собственных мыслей. Идти по телу полигона чрезвычайно трудно — ноги то и дело, как в трясине, застревают в отходах, смешанных с грязью. На полигоне у тебя только одно желание — отвернуться, зажмуриться, спрятаться. Он как бы ставит перед тобой выбор — или ты сбежишь, или я тебя поглощу.
Восхождение
У подножия мусорной горы стоит небольшая будка. Можно подумать, что внутри ты хотя бы на несколько минут укроешься от удушливого смрада, но увы. Это потому, что всё внутри будки, как и она сама, сделано из того, что было найдено за окном. Шкаф, стулья, вешалка и даже чайник — все они дети полигона. Здесь живёт Тимофей, грузный мужчина с впалыми глазами и жидкими русыми волосами. Он здесь охранник.
— Здравствуйте, Тимофей! Большое спасибо, что решились мне всё показать.
— Пустяки. Пойдёмте скорее, через час уже начнут приезжать машины, мне надо быть на посту.
Пока мы забирались на вершину террикона — искусственной насыпи, — я спросил, часто ли сюда приходят посторонние типа меня.
— Те, кто живёт неподалёку, иногда здесь ошиваются. Тут же всё для жизни можно найти — стройматериалы, одежду, технику. Кто посмелее, могут водителей попросить, чтобы они просрочку не в баке везли, а в кабине. Получается, ещё и еда почти бесплатная. К тому же, вы думаете, в секонд-хенды одежда сама попадает? Нет — люди приходят, собирают, отмывают и продают. Но их всех сменщик пускает, я таким не занимаюсь, даже если деньги предлагают.
Мы всё поднимались и поднимались. В глазах рябило от мириад полиэтиленовых пакетов — их здесь больше всего — несколько десятков на каждом квадратном метре. А кроме них: пачки чипсов, подгузники, нескончаемые банки и бутылки, окислившиеся батарейки, детские игрушки. Под одним из пакетов я заметил облезлый крысиный хвост.
— А что интересного здесь вообще можно найти?
Тимофей залился шершавым смехом.
— Мне отец рассказывал, — он же тоже здесь работал, царствие ему небесное — что в 90-ые было очень много трупов. Бандиты подкупали водителей, и они свозили сюда всё не глядя. Искать же здесь не будут, да и проверить, кто его сюда привёз, сколько он здесь пролежал — невозможно. Главное было хорошенько закопать и утрамбовать.
— Меня поражает, что почти всё здесь — вторсырьё. То есть его могло здесь попросту не быть. Вся органика ушла бы на компост, а стекло, металл, картон и пластик — на ресайкл.
— Вот ваше поколение не понимает, что так это не работает. Да, по закону, абсолютно все отходы должны сортировать и перерабатывать, но сколько из них действительно проходят этот путь? Почитайте в интернете. Или просто посмотрите вокруг. Подумайте — почти каждый бычок, каждый фантик, каждая обёртка рано или поздно окажутся здесь. И, в сущности, неважно, был ли он брошен под ноги или донесён до бака. Как быть-то, если в любом случае всё едет сюда или на тысячи других свалок по всей России? Тут проблема совсем не в неразумности людей и не в том, в разные ли баки они кидают бутылки кефира и апельсиновые корки.
Мы забирались всё выше. Среди мусора я увидел обгоревшего плюшевого медведя. С вывернутым наружу и чёрным от сажи пухом он выглядел довольно устрашающе.
— Скорее всего, после пожара остался. В том году же полигон горел. Не так сильно, как те, о которых в новостях пишут, но дыма валило прилично. Официальная причина — поджог. Но я же был на посту в тот день, я знаю, что никакого поджога не было. И администрация тоже это знает.
Я посмотрел на охранника с недоумением и пониманием одновременно.
— Просто от гниения органики выделяется много газов — и метан в том числе, а он, как известно, воспламеняется очень легко, особенно в жару. Чтобы эти газы не скапливались, нужно проводить специальные трубы, которые должны их выпускать. Но этим занимается отдельная контора, и услуга это далеко не дешёвая, поэтому по всей стране полигоны и горят. И ведь когда не знаешь химических тонкостей, легко поверить, что это просто какая-то шпана заигралась с зажигалкой. В реальности же шпана заигралась с властью.
Шоколадная фабрика
Наконец пик террикона бы покорён. Мы оказались выше соснового бора, раскинувшегося неподалёку. В любом другом случае я глубоко бы вдохнул от живописного вида, открывшегося нам, — но только не здесь. Когда мы перевалили через хребет, я заметил узкую канавку, тянувшуюся по кромке мусорной горы. Я спросил о ней Тимофея.
— А вы вообще понимаете, как технически устроен полигон? Вот под нами сейчас несколько этажей отходов, и, по-хорошему, снизу должна быть изоляция, защищающая почву от попадания в неё выбросов. Современные полигоны так и строятся, но в нашей стране почти все возникли в советское время, когда никто об этом не думал. Полигон, понимаете, он как фильтр — дождевая вода просачивается через него, вбирая в себя все токсины и тяжёлые металлы, а потом уходит в почву, где её подхватывают грунтовые воды. Иными словами, у вас дома стоит фильтр «Аквафор», а у жителей окрестностей — полигон.
Мы спустились к канавке. Как и говорил Тимофей, она вытекала прямо из мусорных развалов. На поверхности воды, напоминавшей поток горячего шоколада, фрактальными вихрями кружились разводы — от бледно-лилового и перламутрового до нежно-мятного и оливкового.
— А куда она течёт?
— Известно, куда. Отсюда налево, потом через деревушку, затем впадает в реку Сестру, оттуда в Неву, где уже Финский залив, там Балтика, а потом и Атлантика. Иными словами, в светлый мир.
Вода казалась стоячей, но Тимофей сказал, что водоизмещение где-то 100 кубов в час. Кажется, немного. Но таких часов — 24 каждые сутки, таких суток — 365 каждый год, а сколько будет таких лет — неизвестно.
— Вы, наверное, не поверите, но я в детстве с отцом в Сестре рыбу ловил. Только это было 30 лет назад, когда здесь всё выглядело совсем иначе. А штука в том, что рыбу всё ещё ловят, и ловят в страшных количествах, ни о чем не задумываясь. Летом, когда поедете через Сестрорецк, обратите внимание, сколько людей купается, нежится на берегу, играет со своими детьми на пляже. Знали бы они, видели бы они.
Мусоровозы уже начинали подъезжать, поэтому мы поспешили к воротам.
— Большое спасибо, Тимофей!
— Да не за что. У нас-то полигон ещё небольшой, вам бы под Гатчину съездить, там отвес 60 метров. Ну, до свидания!
Когда я садился в такси, на пассажирском сидении лежала пустая банка энергетика. Водитель — мужчина с протёртой на локтях толстовкой, джинсами в каплях кетчупа и недельной щетиной — быстро взял её в руки, освободив мне место. Как бы парадоксально это ни звучало, урны рядом не было. Он сказал, что выбросит банку в ближайший бак по дороге. Через 10 минут я краем глаза заметил, как он открыл окно и резким движением бросил её на обочину.
— Зачем вы это сделали? Вы же ждали урну.
— Ну ты подумай. Тут толпы таджиков всё убирают. Им платят за то, чтобы они за нами подчищали. Им же семьи надо кормить — у них у всех по 6 детей — а если я эту банку кину куда надо, им делать будет нечего, денег не заплатят, и дети будут голодать.
Потом таксист почесал живот и замолчал. Я тоже не сказал ни слова до конца пути. У кого-то полигоны вызывают оцепенение и ужас, у кого-то — чувство вседозволенности и безнаказанности.
Не просто мусор
Мы доехали до центра Питера, где живёт и работает Лея — трэш-арт художница, ставшая для меня проводником в удручающий мир экологии. Трэш-арт — это направление современного искусства, в котором для создания арт-объектов используется мусор. Как только я зашёл в её мастерскую, я оцепенел. Именно так, как несколько часов назад у входа на полигон, но совсем по другой причине. Всё, что я видел там — изодранные пакеты, искорёженная арматура, рваные рыболовные сети и спутанные провода — всё это было здесь, но иначе. На стенах, на столах, на полу, под потолком — везде — были коллажи, аппликации, картины и скульптуры, словом, то, что мы называем искусством — и всё это было из мусора, и только из него.
Когда я немного отошёл от увиденного, я смог осмотреть остальную часть мастерской. В просторной студии с белоснежными стенами и панорамными окнами играл лёгкий джаз и пахло благовониями. Мы сели у окна, из которого игриво выглядывало солнце. Я рассказывал Лее — девушке с бритой головой, веснушками и ямочками на щеках — о том, что видел на полигоне. Пока я говорил, я будто вновь оказался в том аду, поэтому под конец у меня наворачивались слёзы.
— А что делать-то? Как быть со всем этим?
— Утешить мне вас нечем. Если говорить о полигонах, то в этом году обещают ликвидировать около 60. Предположим, они сделают это — в чём тоже есть причины сомневаться — но знаете, сколько их в стране? 4 000. И это только те, которые внесены в госреестр, — всего несанкционированных свалок больше 15 000. И ведь вот в чём проблема — с ними почти ничего нельзя сделать. Наша страна пытается проводить рекультивацию этих полигонов — если простыми словами, захоронение. Свалки засыпают землёй, накрывают панцирем из изолирующих материалов, проводят трубы для вывода газов, и готово. На поверхности могут высадить деревья, засеять траву, обустроить детскую площадку или что-то в этом духе. И, не вглядываясь, даже сложно будет увидеть в этом холмике полигон. Но только миллионы тонн мусора от этого никуда не денутся. Это как пластырь для нарыва.
— Ну ведь наверняка же есть другие варианты утилизации. Что ещё можно сделать?
— Конечно, есть другие. Например, несколько лет назад Госдума приравняла энергетическую утилизацию отходов — так они называют сжигание — к переработке. Безусловно, это существенно повысит цифры, и кого-то за это погладят по голове, но даже школьник знает, что материя не может раствориться, — она просто перейдёт в другое состояние. Поэтому теперь мусор не только лежит на полигонах, но и оседает сажей на наших лицах. Как говорится, реализация нацпроекта по переработке идёт по плану.
Я попросил Лею принести воды и переключить музыку на что-то более меланхоличное. Пока она наполняла самодельную керамическую кружку и перебирала полку с винилом в поисках нужной пластинки, что-то во мне неумолимо гасло.
— Вы, наверное, даже не представляете, сколько мусора мы производим. Площадь всех свалок России сопоставима со Швейцарией, и каждый год она увеличивается на 300 000 гектаров. Этот монстр разрастается, потому что мы не хотим ни отказывать себе в излишествах, ни использовать их повторно, если уже купили, ни заботиться об их переработке, когда они нам наскучат.
— Разве не заботимся? Точек раздельного сбора же очень много. Я думал, с ресайклом всё хорошо.
— Если бы с ним всё было хорошо, вы бы сегодня ходили по полю, где растут ромашки, а не по пятиэтажной горе мусора. Переработка в нашей стране — большая условность. Я не из тех, кто говорит, что смысла сортировать мусор нет, потому что всё равно всё загружается в одну машину и дружно едет на полигон — нет, это не так. Его действительно перерабатывают, но это результат труда нескольких наиболее прозрачных компаний в стране, которым выделили бюджет на то, чтобы они сняли видео или написали статью о том, как они творят экологические чудеса. Но знаете, какой реальный процент ресайкла в России? 7! А остальные 93% действительно едут на полигоны и лежат там до скончания веков, отравляя всё вокруг. И это только официальные цифры Росприроднадзора — представьте, что там на самом деле, если только количество свалок занижено в 4 раза.
Верить в слова Леи было невыносимо. Я понял, что уже пропускаю мимо ушей некоторые цифры, потому что обрабатывать их у меня попросту не хватает сил.
— Конечно, мусорную проблему трэш-артом не решить. Как и раздельным сбором отходов. Как и шопперами, термокружками и экотрубочками. Мы всего лишь хотим показать, что к мусору не нужно относиться, как к мусору — хоть это и звучит странно. То есть почему-то кажется, что если ты донёс бычок до урны, то на этом его жизнь заканчивается, и о нём можно забыть. Но это не так. Бычок только начинает свой путь. Большой удачей будет, если он попадёт в мизерный процент переработанных отходов. Вероятнее же, он окажется на одном из тысяч полигонов, где будет лежать десятки лет, а разложится и вовсе только через сотни. Понимаете, к чему я веду? Большое спасибо людям, которые не бросают, а доносят эти пресловутые бычки до урны, которые отделяют пластик от органики и из-за этого считают себя экологичными. Но что бы мы ни делали, масштаб проблемы здесь совершенно другой. И именно поэтому я занимаюсь трэш-артом, а вы пишете свой репортаж.
В этот момент я вспомнил, что уже слышал эту мысль. Лея — трэш-арт художница и экоактивистка и Тимофей — охранник мусорного полигона во втором поколении: они могут презирать и ненавидеть друг друга, но сходятся в одном — сколько бы люди ни ужасались мусорной проблеме, никто и близко не представляет, насколько катастрофично всё, что происходит.
Я попрощался с Леей и вышел на улицу. По тому, что белые, как пластиковая бутылка молока, стены домов отливали розовым, как выброшенная упаковка Vanish, я понял, что над городом горит закат.
Я взглянул на улицы и вместо милого Петербурга, милой России увидел полигон — бескрайний и безбрежный, необозримый и необъятный. Вот лежит красный туристический автобус, по крышу заваленный хлопьями полиэтилена. Вот водосточная труба, забитая сморщенными пачками чипсов. Вот бабушка, выгуливающая собаку, — для неё тоже нашлось место посреди океана искорёженных жестяных банок. А вот и я — наблюдаю за всем этим, утопая в сигаретных бычках. Всё-таки мне не удалось сбежать, и полигон меня поглотил. Как и всех нас.